Зацепил где-то краем глаза рекламу о снижении цен на посещение экспозиций петропавловской крепости, чем не преминул вчера воспользоваться. Целью стала экспозиция Тюрьмы Трубецкого бастиона.
Никаких особых ощущений от тюремной "жести" данная экспозиция не вызвала, только размышления...Опираясь на увиденное, можно сделать вывод, что "диссидентам" того времени жилось сиделось достаточно вольготно. Одиночные камеры, достаточно большого размера (сейчас схожие по размерам однокомнатные квартиры-студии делают), кровать, стол, электрическое освещение (верхнее-дневное и нижнее-ночное), печка (на дровах) на 2 камеры, фаянсовые раковины и водопровод, библиотека, опять таки, под боком...Иллюстрация к фразе " Недостаток пространства, скомпенсированный наличием времени". Причем в одной из экспозиционных камер узрел обычный фарфоровый заварочный чайник с фарфоровой же чашкой...Как то не передает современная экспозиция реалии того времени
А как же было на самом деле? Ну не верится во все это благолепие...Пришлось копнуть историю этого заведения поглубже...
Полный вариант статьи
здесь.
История Петропавловской крепости после 1870 года охватывает историю существования Трубецкого бастиона (1871—1917 гг.), строительство которой было начато 19 июня 1870 г.
Тюрьму построили по последнему слову тогдашней пенитенциарной техники, по образцу аналогичного учреждения в Чикаго. Она представляла собой пятиугольное двухэтажное каменное здание со стенами, идущими параллельно стенам Трубецкого бастиона. В каждом из этажей было по 36 одиночных камер. Кроме этих одиночных камер, во втором этаже находились комнаты для свидания заключенных с родными и для производства допросов, а также квартира смотрителя тюрьмы. Каждая камера была снабжена массивной дверью с форточкой для подачи через нее пищи в камеру, а над форточкой — щель с заслонкой для наблюдения за арестованным. Окна камеры выходили на тюремные стены; рама состояла из мелких стекол. Солнечные лучи не могли проникнуть сюда. В оконной раме имелся вентилятор. Стены камеры в целях устранения перестукивания были обиты войлоком и сеткой. Пол был асфальтовый. Для вызова надзирателя была кнопка воздушного звонка. Обстановка одиночно» камеры состояла из деревянного стола, табуретки, железной кровати с матрацем и постельным бельем, умывальника и параши. Освещение производилось керосиновой лампой. Таким образом, устройство камер Трубецкого бастиона было обычного типа, если не считать обивки стен войлоком и оклейки их обоями в первые годы.
Наиболее подробным из самых ранних описаний тюрьмы. Трубецкого бастиона является описание, сделанное Синегубом, заключенным сюда в декабре 1873 года в камеру № 54 во втором этаже. Он назвал ее большой: шагов десять по диагонали и поперек в пять-шесть шагов. Камера была такая высокая, что, даже встав на стол, можно было достать руками лишь до подоконника. Синегуб вспоминает, что солнечные лучи попадали в камеру лишь вечером, при заходе солнца, и только на подоконник. Таким образом, в камере было почти темно. Асфальтовый пол, выкрашенный желтой краской, был уже истерт ногами предшественника. Керосиновая лампа горела в камере всю ночь, а глазок в двери камеры оставался на ночь открытым для наблюдения за заключенным. На летнее время внутренняя рама: выставлялась. На дворике перед тюрьмой была баня и клумбы. Во время пребывания в камере узники носили казенное белье и халат, а на свидание и на прогулки их водили в собственном платье. Первое время автор воспоминаний при свидании с женой сидел с ней рядом на диване. При поцелуях удавалось через рот передавать записки. Позднее свидания допускались лишь при условии, что заключенный и явившийся сядут друг против друга за столом, и поцелуи были запрещены.
В архивах есть еще одно описание Трубецкого бастиона за 1874— 1876 гг., сделанное Кропоткиным. В данном описании тюремный режим в Трубецком бастионе требовал от заключенного полного молчания, но проводился не строго, и Кропоткин, несмотря на запрещение, мог петь в своей одиночке, пока это ему не надоедало. Далеко не сразу он получил возможность продолжать свои научные работы. Для этого потребовались хлопоты Географического общества и разрешение Александра II. Кропоткин отмечал в своих воспоминаниях страшную сырость в своей камере, обои были всегда такие мокрые, что казалось, будто их поливают каждый день водой. Для борьбы с сыростью так натапливали печь, что узнику приходилось испытывать от жары еще большие страдания, чем от сырости. Сырость и высокая температура вредно отражались на его здоровье тем более, что прогулки были очень короткие. Для поддержания здоровья Кропоткин ходил каждый день по камере из угла в угол, делая семь верст, и занимался гимнастикой, используя вместо гири дубовый табурет.
Два года заключения превратили Кропоткина в совершенно больного человека, у которого не хватало сил подняться на второй этаж тюрьмы. Он погиб бы здесь, если бы не был переведен в военный госпиталь, откуда ему удалось совершить побег за границу.
Следующее по времени описание Трубецкого бастиона за 1876—1877 гг. составлено Чудновским, который, как и Синегуб, обвинялся по процессу 193-х. В основных чертах режим новой государственной тюрьмы оставался прежним, и автор называл обстановку крепостной тюрьмы «довольно сносной». Еще не было больших строгостей за сношение между собой заключенных путем перестукивания. Дозволялось получать книги с воли при условии, чтобы страницы не были разрезаны. В тюремной библиотеке было много книг по беллетристике и журналов предшествующих годов. В одном из номеров журнала «Дело» Чудновский имел возможность по отмеченным ногтем буквам прочесть описание Нечаевым «скорбного повествования о чрезвычайно суровом заключении в ужасном Алексеевском равелине в ручных кандалах и ножных кандалах». Отсутствие особо строгого тюремного режима в те годы сказывалось, между прочим, и в том, что заключенные узнавали газетные новости из тех обрывков газет, которые выдавались им для использования при отправлении естественных потребностей. Свидания допускались раз в две недели, а прогулки происходили через день по пятнадцати минут.
Отмечая свое удовлетворение питанием в тюрьме, Чудновский жаловался на недостаток света и на сырость в камере. Он содержался в первом этаже. Над его камерой находилась камера Мышкина, обвинявшегося по процессу 193-х и в попытке освобождения Чернышевского. Чудновский перестукивался с Мышкиным. По-видимому, эти перестукивания не вызывали репрессий. Перестукиванием занимались и другие заключенные, среди которых в то время было до сорока обвиняемых по процессу 193-х.
Мышкин, кроме перестукивания, сносился с товарищами и письмами. Смотрителю Трубецкого бастиона удалось найти прикрепленный к водосточной трубе мякиш черного хлеба, и в этом мякише оказались записки Мышкина. Он писал их на маленьких клочках бумаги, по-видимому, вырванных из книги. Записки писались очень сокращенной Другие такие же записки были найдены и в постели Мышкина. Они представляют интерес не с точки уяснения тюремного режима, а для изучения политического настроения их автора. Впрочем, записки, которые попались в руки смотрителю тюрьмы, конечно, не дошли «по назначению» и были опубликованы лишь после революции.
Следующее подробное описание Трубецкого бастиона относится к 1880 году. Оно было сделано народовольцем Н. К. Бухом, осужденным по процессу 16-ти в октябре 1880 года. Из этого описания видно, что годы, прошедшие со времени открытия тюрьмы, принесли с собой некоторые изменения обстановки тюремной камеры: находившиеся в ней кровать, стол, умывальник, параша были сделаны из железа и прочно прикреплены к стенам и полу. К этому году садик, находившийся внутри пяти стен тюрьмы, состоял из молодых деревьев. Для прогулки заключенных шла узкая панель вдоль всего здания.
Новостью в порядках, отмеченной автором, было фотографирование его. Узника фотографировали в тюремном саду, усадив на стул около бани в середине сада. Очевидно, фотографирование арестованных в Трубецком бастионе в то время только начиналось. Бух, как и его предшественник», отметил хороший подбор книг в библиотеке, в которую поступали книги, принадлежавшие самим заключенным. В библиотеке были такие журналы, как «Отечественные записки», «Знание», «Вестник Европы» ~. Хорошего мнения о составе библиотеки тюрьмы Трубецкого бастиона была и Вера Фигнер, проведшая здесь время с февраля 1883 года по 12 октября 1884 г.
В конце 70-х годов в Трубецком бастионе произошли перемены в обстановке камер и тюремном режиме. Ограничение свиданий и пользования библиотекой волновали заключенных, среди которых большинство было народовольцев. 3 февраля 1879 г. в бастионе произошли крупные беспорядки по незначительному поводу: отказ в отпуске табака одному из заключенных. Заключенные потребовали улучшения режима и, когда требования не были исполнены, выразили свой протест стуком, битьем в двери, поломкой мебели. Они были связаны и избиты солдатами. Была объявлена голодовка, продолжавшаяся несколько дней. В результате этого требования заключенных были удовлетворены, но лишь частично.
К концу 1880 года и к первой половине 1881 года относятся воспоминания о Трубецком бастионе Мартыновского, который довольно подробно описывает свое пребывание в Петропавловской крепости на каторжном положении в течение более 7 месяцев. Каторжный режим весь целиком свелся к полной изоляции узника от внешнего мира. При такой изоляции главная тяжесть режима заключалась в отсутствии впечатлений .
Мартыновский рассказывает, что переход его на положение осужденного начался с вручением ему инструкции «Правила для лиц, находящихся на каторжном положении в Трубецком бастионе Петропавловской крепости», определявшей режим заключенного. За нарушение правил поведения инструкция грозила наказанием розгами и даже шпицрутенами, уже отмененными в то время законом.
С содержанием данной инструкции подробно познакомила читателей Прибылева- Корба, бывшая узницей крепости в 1883 году.
Правила устанавливали, что приговоренные к срочным каторжным работам содержатся в Трубецком бастионе четверть назначенного срока, а приговоренные без срока остаются здесь неопределенное время, и срок нахождения их зависит от особого распоряжения.
Один из параграфов определяет, что осужденные содержатся в бастионе на общем каторжном положении. Вместо отобранного собственного белья и платья они получали белье, платье и обувь, введенные для каторжных арестантов. Пища должна была быть обыкновенная, арестантская, покупка питания на собственные средства запрещалась. Курение табака не допускалось. Запрещалось пользование книгами из библиотеки бастиона. По правилам, постель должна была состоять из войлока вместо матраца и подушки, набитой соломой. Прибылева-Корба, так же как и Мартыновский, особенно подчеркивает угрозу наказания шпицрутенами, плетьми и розгами, и при этом было указано число ударов шпицрутенами до 8000, плетьми до 100 и розгами до 400 ударов. За дисциплинарные проступки администрация могла назначать плети до 20 ударов, розги до 100 ударов и карцер от 1 до 6 суток на хлебе и воде. Правила сохраняли за арестантами право прогулок и как «милость» допускали обращение к духовнику и за врачебной помощью.
Мартыновский отмечал как особенную тяжесть режима запрещение инструкцией свиданий с родными и друзьями, переписки и всяких физических и умственных занятий. Вводилось ежемесячное бритье головы. Что касается заковывания в кандалы, то оно отсрочивалось впредь до соответствующего распоряжения. Осужденный немедленно переодевался в платье каторжанина. У него отбирались матрац и подушка и взамен их давались матрац, набитый соломой, а вместо подушки — мешок с соломой.
Резко изменилось в худшую сторону питание осужденных. Утром выдавали кружку кваса вместо чая и два фунта хлеба плохого качества на весь день. Обед состоял из щей или горохового супа и второго блюда в совершенно недостаточном количестве и мало питательного по качеству. В результате такого питания у заключенных развивалась цинга. На прогулки водили на четверть часа через день или через два. Томило бездействие. Приговор к каторжным работам превращался в приговор к полному физическому и умственному бездействию. За 7 месяцев пребывания здесь автор получил для чтения лишь евангелие и в виде особого снисхождения смотрителя тюрьмы полковника Богородского библию на очень короткое время. У Мартыновского развились апатия, физическая слабость, боязнь сумасшествия.
Общения с соседями почти не было: неизвестный заключенный с одной стороны, осужденный также по процессу 16-ти, вскоре был из бастиона переведен. По-видимому, его неизвестный сосед заболел душевно: у него начался припадок. Когда его выносили из камеры, Мартыновский начал стучать в дверь. За этот стук и ответное обращение к смотрителю тюрьмы на «ты» он был посажен в карцер. Здесь он провел двое суток на хлебе и воде, на третьи сутки получил миску горячих щей, а на четвертые был возвращен в одиночную камеру. Пребывание в темном» карцере на холодном полу усилило развитие цинги.
К этому времени относится факт исключительного характера: в камере Мартыновского установили постоянное круглосуточное дежурство жандармов. Один жандарм сменял другого через каждые 3 часа, жандарм сидел на табуретке и не спускал глаз с заключенного, лежал ли последний на кровати или ходил из угла в угол. При этом жандармы ничего не говорили, и даже смена одного другим происходила в полном безмолвии. Узник испытывал, по его словам, настоящую пытку от этого присутствия жандарма, не сводившего с него глаз. Можно предположить, что вновь назначенный смотритель тюрьмы (Лесник) опасался самоубийства заключенного.
В первых числах июня совершенно неожиданно для Мартыновского его вывели из одиночной камеры, обрили полголовы, заковали в ножные кандалы и отвезли на вокзал Николаевской железной дороги. Здесь он был помешен в арестантский вагон вместе с другими осужденными по процессу 16-ти. Не хватало Ширяева, переведенного в Алексеевский равелин, и Окладского, который стал предателем.
Все участники процесса 16-ти носили на себе следы пребывания в Петропавловской крепости. По словам автора воспоминаний, в ужасном виде был Тихонов: 7 месяцев назад, во время суда, он был молодым и здоровым, а «теперь выглядел настоящим мертвецом» с «совсем почерневшим лицом, иссохшими руками и ногами, покрытыми цинготными пятнами». Он был внесен в вагон на руках.
По состоянию Тихонова можно составить себе представление о том режиме, который был установлен в Трубецком бастионе для узников на каторжном положении.
Некоторые указания на режим в тюрьме Трубецкого бастиона в 1880 году содержатся в записках Кобылянского, обвинявшегося и осужденного по процессу 16-ти, как было уже указано. Комендант крепости препроводил в III отделение записки Кобылянского. Находясь в одиночной камере Трубецкого бастиона, он при помощи металлического прута из вентилятора просверлил дыру в соседнюю камеру и через образовавшееся отверстие просунул туда несколько записок. В них он сообщал план, как завести сношения на прогулках на тюремном дворике, как вести себя на процессе. Вместе с тем он писал, что его часто заключают в карцер". Так как соседняя камера была не занята, то записки попали в руки тюремной администрации. За какие провинности Кобылянского часто заключали в карцер, неизвестно.
К сожалению, не оставила описания Трубецкого бастиона Вера Фигнер— автор подробного описания Шлиссельбургской крепости, пробывшая в Трубецком бастионе с 15 февраля 1883 г. по 12 октября 1884 г. Она описала только тяжелую картину переодевания ее в арестантское платье, пропитанное потом и непомерно большое; указала, что имела в тюрьме свидание с родными. Фигнер очень хорошо отозвалась о библиотеке Петропавловской крепости, но не описала состава книг в ней. По словам другого заключенного в Трубецком бастионе, Аптекмана, в библиотеке оказался даже «Капитал» Карла Маркса, причем эта книга была в обложке от сочинения Кери «Социальная наука». В это же время в библиотеке был журнал «Отечественные записки».
Камерами тюрьмы Трубецкого бастиона администрация воспользовалась по самому крупному политическому процессу 80-х годов, а именно по делу 1 марта 1881 г. В числе арестованных здесь был заключен и главный обвиняемый по этому процессу — Желябов. Сюда же была доставлена 4 марта 1881 г, Геся Гельфман, также приговоренная к смертной казни одновременно с Желябовым и четырьмя другими первомартовцами.
Судьба этой осужденной заставила говорить о себе европейскую печать. Гельфман была арестована в ночь на 3 марта в квартире, где находилась вместе с Саблиным, участником убийства Александра II. Саблин, не желая попасть в руки жандармов, застрелился на глазах Гельфман. Только после этого она открыла дверь жандармам. Доставленная в Трубецкой бастион, она пробыла в нем до 24 марта, когда была переведена в Дом предварительного заключения, отсюда после приговора к казни она подала просьбу о разрешении ей свидания с мужем — Колодкевичем, содержавшимся в тюрьме по обвинению в государственных преступлениях. Она хотела посоветоваться с ним, следует ли ей объявить администрации о своей беременности. По закону исполнение казни в случае беременности отсрочивалось на 40 дней после родов. В свидании ей было отказано. Она объявила о том, что беременна на четвертом месяце. Особое присутствие Сената ввиду подтверждения факта беременности отсрочило казнь на 40 дней после родов. Несмотря на беременность, Гельфман была переведена 23 апреля из Дома предварительного заключения снова в тяжелые условия тюрьмы Трубецкого бастиона. Над ней продолжал тяготеть смертный приговор. За границей эта беспощадная жестокость к беременной женщине, пятеро товарищей которой уже были повешены, вызвала протесты в печати Кропоткина, Виктора Гюго, видного французского публициста Рошфора и др. Только 2 июля, промучив осужденную три месяца полной неизвестностью, Александр III заменил ей казнь бессрочной каторгой. Через месяц после этого (5 августа) она была переведена в одиночную камеру Дома предварительного заключения. В больнице этой тюрьмы она и разрешилась от бремени 12 октября 1881 г. Через три с половиной месяца после родов Гельфман умерла. Та обстановка, при которой происходили роды этой молодой женщины, вызвала ряд недоумений и даже подозрений в умышленной небрежности врача, присутствовавшего при родах.
О причинах смерти Гельфман был составлен акт, найденный в секретном деле департамента полиции. Смерть последовала от гнойного воспаления брюшины. Тюремный врач Гарфинкель говорил политическим заключенным о разрыве промежности при родах Гельфман и о предложении доктору Баландину наложить швы, но лейб-акушер счел это излишним. Между тем организм роженицы был истощен пребыванием в тюрьме и тяжелым переживанием в связи с приговором. Она кормила грудью своего ребенка до 25 января 1882 г., когда его насильственно отобрали и сдали в воспитательный дом с «высочайшим» повелением не именовать, этого ребенка фамилией Гельфман.
Через шесть дней, 1 февраля, Геся Гельфман умерла. В литературе было высказано обвинение против доктора Баландина в непринятии надлежащих мер при родах Гельфман. Во всяком случае эта помилованная, пережив своих пятерых казненных товарищей на восемь месяцев, была умерщвлена всей обстановкой тюремной жизни. Восемь месяцев этой жизни были временем самых тяжелых психических и физических мучений. Даже рождение ребенка вызвало новые издевательства над Гельфман. Присланное неизвестным лицом белье для ребенка было отобрано и заменено другим — жестким и грубым. Помещенная в воспитательный дом девочка вскоре умерла. Конечно, шесть месяцев утробной жизни в условиях тяжелого тюремного заключения не могли сами по себе не повлиять на жизнеспособность новорожденной.
Некоторые сведения о Трубецком бастионе за 1882 год дал народоволец Поливанов. Он вместо ссылки в Сибирь был доставлен в Трубецкой бастион и помещен здесь в качестве каторжанина в одну из камер нижнего этажа — № 9. Внешний вид камеры он сравнивал с запущенным подвалом, до того сырым, что вода выступала из стен наружу, а с подоконника лилась так обильно, что на полу образовалось, говоря словами узника, целое море. В камере был полумрак, так как близко расположенная крепостная стена не пропускала света, хотя стекла были не матовые.
Узника после обыска переодели в грубое жесткое белье и арестантскую одежду, не по росту сшитую. Утром дали черный хлеб и кружку теплой воды вместо чая. Обед из двух блюд был очень плохого качества, и Поливанов называл его «мерзостью». Вскоре его перевели во второй этаж, где в камере так же, как и в первом этаже, стояли кровать, стол в виде металлической доски, стульчак с выносным ведром и рукомойник над раковиной. Утром приносили полотенце, мыла не давали, для чтения дали лишь новый завет. Никакой работы не было, по коридору ходили солдаты с ружьями, а в камеру входили очень грубые жандармы. В такой обстановке Поливанов прожил более полумесяца, после чего в половине ноября 1882 года он был переведен в Алексеевский равелин.
Из воспоминаний Поливанова видно, что библиотека бастиона, о которой хорошо отзывалась Вера Фигнер, не была доступна для осужденных. Очевидно, книги из нее выдавались лишь подследственным. Из архивных дел видно также, что подследственным разрешались свидания и переписка с родными. Не все подследственные пользовались одинаковыми правами на свидание. Все зависело от усмотрения департамента полиции (например, матери Александра Ульянова свидания с сыном не были разрешены). В питании же их произошло значительное ухудшение, когда 11 апреля 1881 г. по «высочайшему» повелению сумма, отпускавшаяся на ежедневное питание, была снижена с 50 коп. до 30 коп.
Что касается камер Трубецкого бастиона, то они не различались для подследственных и для осужденных. Более позднее описание своей камеры (за 80-е годы) оставил Дейч, находившийся в Трубецком бастионе в 1884—1885 гг. Как и его предшественники по заключению, он отмечал отсутствие достаточного света в камере, так как солнце в нее никогда не заглядывало, поэтому стены были влажными от сырости.
О заболеваниях в бастионе даны очень скудные сведения, явно не соответствующие действительной заболеваемости заключенных.
Самым крупным событием в истории Трубецкого бастиона за 90-е годы было самоубийство Марии Ветровой. В 6 часов вечера 8 февраля 1897 г. в камере № 7 второго этажа запылал живой факел: заключенная Ветрова, облив себя керосином из лампы, принесенной в ее камеру, подожгла себя. Она умерла в страшных мучениях лишь на четвертые сутки—12 февраля.
Ярко горел этот живой факел, но темна история этого самоубийства 26-летней девушки в стенах Петропавловской крепости.
Жандармы приняли все меры к тому, чтобы не пролить никакого света на этот факт «добровольной смерти» там, где тюремная администрация изо дня в день совершала над заключенными акты тяжелого насилия. Несмотря на безусловную смертельность полученных ожогов, Ветрова не была переведена в какую-либо лечебницу и ее оставили умирать в одиночной камере Петропавловской крепости. К ней не были приглашены другие врачи, кроме тюремного и акушерки, в помощи которой она не нуждалась.
Прокуратура и жандармерия не позаботились известить родных об опасном состоянии заключенной. Не было произведено вскрытия трупа умершей, и она была погребена на кладбище так же тайно, как содержалась и умирала в крепости. Казалось бы, прежде всего надо было своевременно принять необходимые меры для раскрытия причин самоубийства и выяснить их путем опроса тех, кто не был непосредственно заинтересован в данном деле. Но это, как и многое другое, также не было сделано.
Результатом всего этого явились различные предположения о поводах самоубийства: одни предполагали психическое заболевание, другие—физическое насилие над заключенной. Во всяком случае правительство ничего не сделало для раскрытия всех обстоятельств самоубийства. Самоубийство было бы предотвращено, если бы была выполнена просьба Ветровой о переводе ее из Трубецкого бастиона в Дом предварительного заключения, где она раньше содержалась.
В архиве департамента полиции имеется дело со сведениями о самоубийстве Ветровой. Материал этого дела был использован Н. Ростовым в его статье, опубликованной в 1926 году.
Ветрова была помещена в камеру № 3 первого этажа Трубецкого бастиона. Камеры в первом этаже были еще мрачнее, чем во втором. Изоляция здесь была полная, и, по-видимому, в камерах, соседних с камерой Ветровой, не было заключенных.
В архивном деле департамента полиции отмечено посещение Ветровой заведующим арестантским отделением штаб-ротмистром Подревским и первый же день перевода сюда заключенной. Он предложил ей выбрать книги для чтения. Она просила выдать- ей журнал «Русское богатство». По официальным документам, Ветрова не проявляла признаков душевного расстройства до 4 февраля. В указанный день дежурный унтер-офицер доложил Подревскому, что заключенная № 3 кажется ему сильно расстроенной и ненормальной. Тюремный врач Зибольд, посетивший вместе с двумя жандармами заключенную 4 февраля, показал, что Ветрова гнала жандармов и кричала, что они подлецы и ей противны и т. д. Она жаловалась врачу на жандармов, что они произносят крайне неприличные слова, и подтверждала обвинения против них, ранее заявленные ею начальнику тюрьмы. Акушерка Шахова подтверждала предположение врача о психической ненормальности заключенной.
В полном противоречии с этими указаниями на психическую ненормальность Ветровой находится донесение коменданта крепости генерала Эллиса директору департамента полиции от 8 февраля. В нем комендант сообщал, что хотя Ветрова и была очень нервна последние три дня, но ее состояние не давало основания предполагать наличие психического расстройства.
С 4 февраля )Ветрова была переведена в камеру № 7 во втором этаже, и ей предоставлены прогулки два раза в день по часу. Но, очевидно, душевное состояние ее было тяжелое, она просила о переводе ее в Дом предварительного заключения. В противоречии с утверждением о душевном здоровье заключенной до 4 февраля находится имеющееся в архивном деле указание на крики Ветровой вскоре после прибытия в крепость. Она кричала по ночам, а иногда и днем. В день покушения на самоубийство она получила разрешение увидеть прокурора, но к ней заходил жандармский полковник. Неизвестно, о чем она хотела сообщить прокурору. Она вернулась с прогулки в исходе 5-го часа вечера. Спустя час в ее комнату внесли зажженную лампу. Через несколько секунд после этого из камеры Ветровой раздались крики. В «глазок» двери жандарм увидел Ветрову на кровати, охваченной пламенем. Она лежала поперек кровати в одной рубашке с ногами, спущенными на пол. На столе стояла пустая лампа с отвернутой горелкой, фитиль которой продолжал гореть. Жандарм начал тушить огонь халатом. Начальник тюрьмы, немедленно прибывший в камеру, нашел Ветрову без сознания, обгоревшей, лежавшей на кровати обнаженной в прежнем положении. Недалеко от двери на полу лежали немного обгоревшие ее собственные юбки и казенные вещи.
Непонятно, почему эти вещи оказались у двери и притом лишь немного обгоревшие, а сама Ветрова лишь в рубашке и чулках на кровати и в этой странной позе. Если она предварительно до облития себя керосином разделась, то ее платье, найденное у двери, не должно было быть обгорелым. Акт произведенного расследования не разъяснил этого вопроса. Вообще произведенное дознание отличалось небрежностью.
В истории Трубецкого бастиона С.-Петербургской крепости следует особенно подчеркнуть, что эта тюрьма была, за немногими исключениями, использована царизмом для содержания в ней на время производства дознания, предварительного следствия и до приведения приговора в исполнение. Этим объясняется краткость сроков содержания в Трубецком бастионе.
После событий февральской революции в стены тюрьмы Трубецкого бастиона были доставлены царские министры. Чуть позже, новая правительство большевиков, пришедшее к власти, поместило сюда министров Временного правительства. Хотя Советская власть громогласно объявила, что ей тюрьмы не нужны, пустующими камеры Трубецкого бастиона оставались недолго. Как советская тюрьма Трубецкой бастион действовал до 1924 года. С 1924 года тюрьма становится музеем.
В феврале 1917 года всех заключенных Трубецкого бастиона освободила победившая революция. Летом 1917-го в тюрьме оказались бывшие царедворцы Николая II. С октября к ним присоединились и другие политики, не симпатичные большевикам. Осенью 1918 — весной 1919 года в тюрьме содержались арестованные по ленинскому указу «О красном терроре». В одиночных камерах сидели по шестьдесят человек. В крепости шли массовые расстрелы заложников. Среди убитых в крепости — великие князья Николай Михайлович (специалист по истории России времен Отечественной войны 1812 года), Георгий Михайлович (директор Русского музея), Дмитрий Константинович и Павел Александрович. Перед смертью им объявили, что расстреливают их в отместку за убийство немецкой контрреволюцией Карла Либкнехта и Розы Люксембург. Последними заключенными в тюрьме Трубецкого бастиона были, по всей видимости, участники Кронштадтского мятежа. А в 1924 году здесь открылся музей (закрыт на реконструкцию), и главным экспонатом была тюрьма — место мучений большевистского иконостаса. Тюрьма спасла крепость от полного разрушения: проконсул красного Петрограда Григорий Зиновьев хотел, по аналогии с Бастилией, разрушить здесь все до основания и разбить на острове цпкио.
